Русская интеллигенция при Александре II

Русская интеллигенция – одно из наиболее сложных и неоднозначных явлений российской истории. До сих пор спорят историки и философы о ее корнях, сущности, значении в истории России. Нередко на страницах не только научных, но и периодических изданий задаются вопросы, а существует ли сейчас интеллигенция и нужна ли она. Мы своей работой хотим показать, что представляла собой по взглядам и составу интеллигенция времен великих реформ Александра II, какие причины послужили радикализации части этого социального слоя и к чему это привело.

Эпоха Александра II - яркий пример перелома, раздрая в общественном сознании, вызванным Великими реформами, которые затронули одну из несущих конструкций прежнего здания парадигмы - крепостное право. В этой ситуации переделки сознания мыслящие личности пытались понять и предложить оптимальные пути примирения социальных слоев между собой и с самой системой, высказывая порой вполне здравые и обоснованные варианты развития. Их идеи в экстраполяции на современную нам действительность могут принести существенную пользу. В этом и состоит, по нашему мнению, актуальность данной работы.Объектом исследования нашего исследования является русская интеллигенция в царствование Александра II.

Предметом - отношение русской интеллигенции к вопросам самодержавного правления и крестьянскому вопросу а так же причины радикализма ряда представителей интеллигенции.

Исходя из вышеизложенного, мы выделяем цель данной работы – разобраться в мировоззрении интеллигенции эпохи царя - освободителя, великого реформатора - Александра II. Необходимо выделитьследующие задачи исследования: выявить сущность понятия "интеллигенция", оценить ее состав, далее - выяснить отношение представителей интеллигенции разных политических убеждений к современной им действительности и понять, что подвигло отдельных ее представителей встать на революционную стезю.

Хронологические рамки исследования – время царствования Александра II (1855 – 1881). Определены они таким образом в виду больших перемен, произошедших в царствование этого монарха, восприятие которых с позиций интеллигенции особенно интересно.

В работе используется сравнительно-исторический метод. Применяться он будет для выделения общего и особенного как по проблемам теоретическим относительно феномена интеллигенции, так и во взглядах представителей интеллигенции того времени.

Источниковая база включает в себя, главным образом, труды изучаемых мыслителей а так же мемуары, стенограммы судебных процессов, периодическую печать и статистические данные (статистические таблицы о численности студентов Российской империи по данным переписи учебных заведений 1880 года). В основной своей массе использовался первый тип источников, поскольку в основе работы лежит исследование общественно-политических и экономических взглядов.

К первой группе относятся труды представителей интеллигенции, в которых содержится их мнение о самодержавном строе и крестьянском вопросе.

Взгляды на самодержавие консервативного крыла русской интеллигенции представлены здесь работами К.Н. Леонтьева и М.Н. Каткова. К.Н. Леонтьев в главной своей работе "Византизм и славянство" с позиций русской религиозной философии обосновывает правильность существующих порядков присущим русскому государству "византизмом", т.е. союзом его и Церкви. В том же ключе построена его работа "Плоды национальных движений на православном Востоке", где он пишет о большой роли царской России на Балканах и "культурно-государственной вершине", достигнутой Россией при Николае I. Крестьянского вопроса он касался в работах "Владимир Соловьев против Данилевского", где отрицал специфику общины как чисто русского явления, "Журнал "Русская мысль" и "Средний европеец как орудие всемирного разрушения", в которых писал о русской общине как отличавшей нас от других европейских народов.

Придерживался крайне правых позиций в вопросе монархической власти М.Н. Катков. Свои взгляды он проводил через статьи в газете "Московские ведомости", где он являлся главным редактором. В доказательство таких воззрений была использована статья из №12 за 1884 г., опубликованная в "Собрании передовых статей "Московских ведомостей": 1863-1887 гг."., в которой М.Н. Катков писал о царской власти как единственно возможной для России и монархическом сознании русского народа.

Из либеральной мысли в исследовании использованы труды К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина. Суждение о самодержавии К.Д. Кавелина представлено в работах "Политические призраки" и "Чем нам быть", где подвергаются критике конституционные порядки Европы, наша от них зависимость, проявляющаяся в организации госаппарата, и в то же время – звучит призыв к обновлению путем рационализации его работы. В вопросе крестьянском К.Д. Кавелин был как никто компетентен. Нами были использованы несколько его работ. Первые две из них написаны период подготовки реформы. Это – "Записка об освобождении крестьян в России", в которой автор приводит доводы в пользу отмены крепостного права, и "Взгляд на русскую сельскую общину", где он размышлял о месте и роли общины в жизни крестьян, о ее будущем. Общине посвящены и такие его труды как "Поземельная община в древней и новой России", где К.Д. Кавелиным прослежена история развития общины в России и дан анализ современного ее состояния, и "Общинное владение", в котором рассмотрены положительные и отрицательные стороны сельской общины и их причины.

Б.Н. Чичерин так же не остался в стороне от двух животрепещущих вопросов, волновавших тогда русское общество. В отношении к самодержавию он склонялся к конституционной монархии, что ясно из его работы "Конституционный вопрос в России", в которой при уважительном отношении к царской власти видел будущее в конституционных порядках. В отношении к крестьянскому вопросу он был решительным противником общины, что четко прослеживается в работе "Задачи нового царствования".

П.Л. Лавров – представитель радикального направления общественной мысли, отрицательно относился к самодержавию, призывая к революции через пропаганду социалистических идей среди народа и опираясь в ней на критически мыслящих личностей, и выступал за сохранение общины, о чем он писал в своих "Исторических письмах". В них он ставил целью обратить внимание интеллигенции прежде всего на вопросы истории и социологии. Там он анализирует комплекс проблем: раскрывает форму и содержание исторического процесса, определяет понятие общественного прогресса, устанавливает его движущие силы и критерии. По П.Л. Лаврову, сущность истории состоит в переработке культуры, т. е. традиционных, склонных к застою общественных форм, в цивилизацию - сознательное историческое движение, осуществляемое "критической мыслью". Ведущей силой социального развития является личность, ее критическое сознание. П.Л. Лавров сформулировал свое понимание общественного прогресса - это "развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истины и справедливости".

Из работ П.Н. Ткачева нами были использованы статьи "В набат" и "Разбитые иллюзии", в которых он выказывал неприятие монархического устройства и приветствовал сохранение общины.

Из работ теоретика анархизма М.А. Бакунина, выступавшего за стихийный бунт и ликвидацию государства как такового, мы использовали его работу "Государственность и анархия". В этой книге Бакунин утверждал, что в современном мире есть два главных, борющихся между собою течения: государственное, реакционное и социал-революционное. К первому он причисляет всех защитников государственности, все равно, будь то приверженцы самодержавия, конституционной монархии, буржуазно-демократической республики или даже социал-демократы-марксисты. Самым сильным и грозным организатором современного государства он считает Бисмарка. Бакунин утверждал в своей работе, что самая способная к развитию государственности раса — немцы, которых он считает почти поголовно пангерманистами. Он пытался доказать, что борьба с пангерманизмом является главной задачей для всех народностей славянского и романского племени, но успешно бороться с пангерманизмом невозможно путем создания политических противовесов ему в виде какого-нибудь великого всеславянского государства и т. п., так как на этом пути немцы, благодаря их государственным талантам и их природной способности к политической дисциплине, всегда возьмут верх. Единственной силой, способной бороться с поработительными тенденциями пангерманизма, Бакунин считал социальную революцию, главной задачей которой он признает разрушение исторических централизованных государств, с заменой их свободной, не признающей писаного закона, федерацией общин, организованных по коммунистическому принципу.

При рассмотрении вопроса об участии интеллигенции в революционном подполье нами были привлечены источники личного происхождения (воспоминания А.Ф. Кони по делу Веры Засулич), стенограмма заседания суда по делу "193-х", опубликованная в сборнике "Государственные преступления в России в XIX веке", указанные работы П.Л. Лаврова и М.А. Бакунина. Из периодических изданий были использованы статьи из журнала "Колокол" и газеты "Московские ведомости", посвященные восстанию в селе Бездна, волнениям студентов осенью 1861 года, польскому восстанию 1863 года, выстрелу Д. Каракозова в 1866 году.

Говоря об историографии вопроса, надо сказать что всеобщее внимание к самому понятию интеллигенция привлек П.Д. Боборыкин, хотя первое упоминание ее известно еще у В.А. Жуковского. Серьезных работ, посвященных толкованию сущности понятия, до 1909 года, когда вышел сборник "Вехи", не было, хотя определение "интеллигенции" встречается в словаре В. Даля, и в статье Боборыкина в журнале "Русское слово".

Углубленное изучение указанного феномена начинается с "Вех" (1909) и полемике вокруг них. Выходу этого сборника во многом способствовали события революции 1905-1907 годов. Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Б.А. Кистяковский, М.О. Гершензон, П.Б. Струве, С.Л. Франк, А.С. Изгоев своими статьями вызвали небывалый всплеск общественного мнения, в большей своей части не согласившегося с ними. В сборнике были вскрыты язвы современного общества, интеллигенция с критикой отнеслась к самой себе. И в то же время авторами "Вех" заложены основы изучения феномена интеллигенции. Высказаны мысли о времени происхождения интеллигенции, ее "духовных отцах", сущности.

"Кадеты" в ответ выпустили свой сборник "Интеллигенция в России" (1910), где протестовали против мыслей, высказанных в "Вехах", хотя в отдельных вопросах и соглашались. В частности, Н.А. Гредескул утверждал в отличие от Н.А. Бердяева, считавшего интеллигенцию чисто русским явлением, что она существовала всегда у всех народов, а с другой стороны, М.И. Туган-Барановский, как и М.О. Гершензон и С.Н. Булгаков, ведет родословную интеллигенции от Петра I.

Окончанием этого периода можно считать выпуск сборника "Из глубины", явившейся завершением дореволюционного этапа изучения интеллигенции. Опубликованные здесь статьи Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, В.Н. Муравьева и ряда других философов вновь обращены к теме русской интеллигенции и ее роли в случившемся. Отметим, что весь тираж сборника был уничтожен властями, лишь один экземпляр Н.А. Бердяеву удалось вывезти заграницу, где он был еще раз издан.

1919 год как начало нового периода мы выделяем условно, в силу того что, в этом году была осуществлена последняя попытка издания сборника, где интеллигенция рассматривалась с религиозно-философских позиций. Далее изучение интеллигенции сводится, по сути, к изучению народничества как движения разночинной интеллигенции. Теоретические разработки самого феномена интеллигенции до 1990-х годов были крайне незначительны. Поэтому историографию интеллигенции советского времени мы будем рассматривать с точки зрения изучения народничества.

На первом этапе революционное народничество исследовалось интенсивно и плодотворно. До середины 30-х годов идейный контроль над историками СССР не был столь жестким, как в последующие годы. Хотя труды и высказывания классиков марксизма-ленинизма о народничестве усиленно пропагандировались, все же советские ученые сохраняли отчасти творческую свободу и успели к середине 30-х годов создать много интересных монографий. Видное место отводилось народничеству в общих курсах российской истории – М. Н. Покровского, Н. А. Рожкова, С. А. Пионтковского.

К середине 30-х годов в нашей литературе уже преобладал восходящий к Ленину, но хорошо аргументированный взгляд на народничество как на идеологию крестьянской демократии, господствовавшую в русском освободительном движении с начала до конца его разночинского этапа. Движение 60–70-х годов рассматривалось в неразрывном единстве как революционно-народническое.

С 1935 г. научная разработка истории народничества оказалась под запретом. Все деятели народничества – и либеральные, и революционные – были помещены под один ярлык "народники", объявлены "злейшими врагами марксизма". Революционное движение с середины 1860-х по начало 1880-х годов – была выброшена из отечественной историографии и почти четверть века оставалась как исследовательская проблема на положении залежи. Вся работа по исследованию разночинского этапа сосредоточилась на первой половине 60-х годов, а точнее – на взглядах и деятельности А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского и узкого круга их соратников.

Только после ХХ съезда КПСС (1956 г.) ситуация изменилась. В мае 1956 г. появилась и взбудоражила историков статья П. С. Ткаченко "О некоторых вопросах истории народничества" с призывом восстановить разработку народнической проблематики, пойти вперед от того рубежа, который был достигнут в 1935 г. За статьей Ткаченко последовали другие, аналогичные по смыслу, статьи, а в 1957 г. вышла и первая после 20-летнего перерыва монография на революционно-народническую тему – "Русская секция I Интернационала" Б. П. Козьмина.

В январе 1961 г. при Институте истории была создана проблемная Группа по изучению общественного движения в пореформенной России, которая объединила и координировала усилия народниковедов фактически всей страны. Таким образом, после долгого запрета вновь открылись возможности для изучения народничества, и наши историки, а также философы, экономисты, литературоведы не замедлили использовать их. За короткое время с конца 50-х по начало 70-х годов были монографически разработаны почти все основные аспекты революционно-народнической проблематики.

Общий очерк движения революционных народников от Герцена и Чернышевского до "Народной воли" первым после ХХ съезда КПСС опубликовал Ш. М. Левин. Его труд (в целом весьма обстоятельный, как и все, что создано этим историком – может быть, крупнейшим после Б. П. Козьмина знатоком народничества) был написан большей частью еще в "запретное" для народнической проблематики время и местами несет на себе печать того времени. Так Левин доказывал, будто народничество "окончательно сложилось как доктрина" лишь к 70-м годам и что поэтому надо различать внутри разночинского этапа периоды "революционно-демократического просветительства" 60-х и "революционного народничества" 70-х годов.

Менее подробно, но более точно и современно изложил всю историю революционного народничества В. Ф. Антонов в научно-популярном пособии для учителей "Революционное народничество" (М., 1965). Здесь хорошо показано принципиальное единство революционно-народнического движения 60–70-х годов.

О "хождении в народ" почти одновременно были подготовлены две монографии (кстати, обе защищенные в качестве докторских диссертаций) – Б. С. Итенберга и Р. В. Филиппова. Б. С. Итенберг впервые комплексно рассмотрел все стороны "хождения в народ" как исследовательской проблемы. Опираясь на богатейший массив источников, он выявил предпосылки "хождения" и проследил его эволюцию (как процесс наращивания сил) от Герцена, который первым бросил лозунг "В народ!", до массового похода народников в деревню 1874 г. и далее, до начала "Земли и воли" 1876–1879 гг. Тем самым доказана идейная, деловая и даже организационная преемственность революционного народничества 60-х и 70-х годов. Несколько иначе подошел к проблеме Р. В. Филиппов. Не углубляясь в практический аспект "хождения", он попытался выяснить закономерности развития теории и тактики революционного народничества и выдвинул сенсационную версию о том, что главным тактическим направлением в народничестве 70-х годов было не бакунистское и не лавристское, как обычно считают, а "революционно-пропагандистское", воплощенное в тактике Большого общества пропаганды 1871–1874 гг. и свободное от крайностей бакунизма и лавризма.

Важным дополнением к трудам Б. С. Итенберга и Р. В. Филиппова служит книга В. Ф. Захариной "Голос революционной России. Литература революционного подполья 70-х годов ХIХ в. "Издания для народа" (М., 1971).

"Земля и воля" монографически исследована в книге П. С. Ткаченко "Революционная народническая организация "Земля и воля"" (М., 1961).

Наибольший интерес у историков народничества всегда вызывала "Народная воля". О ней только за 5 лет с 1966 по 1971, кроме ряда диссертаций и множества статей, были изданы четыре монографии.

О "Черном переделе" монографий нет до сих пор, но еще в 60-е годы ему были посвящены обстоятельные статьи Ш. М. Левина и Е. Р. Ольховского.

В 70-80-х годах выходила литература главным образом биографическая. Таковы книги А. А. Демченко о Н. Г. Чернышевском, Н. М. Пирумовой о А. И. Герцене и М. А. Бакунине, Б. С. Итенберга и В. Ф. Антонова о П. Л. Лаврове, Б. М. Шахматова о П. Н. Ткачеве, Э. С. Виленской о Н. К. Михайловском. Увидели свет биографии П. А. Кропоткина, Н. А. Морозова, Г. А. Лопатина, А. Д. Михайлова, М. Ф. Фроленко, Н. И. Кибальчича, П. И. Войноральского, А. В. Якимовой, С. Н. Халтурина, А. И. Ульянова, Н. К. Судзиловского-Русселя, труд Е. А. Таратута о С. М. Степняке-Кравчинском. Значимое место уделено народничеству в коллективной монографии о второй революционной ситуации в России (отв. ред. Б. С. Итенберг). После распада СССР историки уже не проявляют былого интереса к народничеству, как и вообще к революционному движению.

После распада СССР в начале 1990-х интерес к интеллигенции как уникальному русскому феномену возрос. В эти годы становления "новой" России проблема интеллигенции вновь выдвинулась на одно из первых мест в в исторических и философских исследованиях. Вышло множество работ по определению истоков, сущности и роли интеллигенции в жизни русского общества. Тремя наиболее значимыми событиями этого времени стали межгосударственные конференции по проблеме интеллигенции в Иваново в 1995 и 1998 годах, результаты которых опубликованы в сборниках тезисов выступлений и международная конференция в Неаполе в 1997 году, по итогам которой также выпущен сборник "Русская интеллигенция и западный интеллектуализм история и типология" из научных трудов ее участников: Б. А. Успенский "Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры", Витторио Страда (Венеция) "Интеллигенция как зеркало европейской революции", Серджо Бертолисси (Неаполь) "Три лика русской интеллигенции: Радищев, Чаадаев, Сахаров" и ряд лругих.

В 1999 году вышел интересный сборник статей об интеллигенции "Русская интеллигенция: история и судьба", содержащий труды по истории, философскому и социологическому толкованию русской интеллигенции. При этом в статьях содержатся порой совершенно противоположные трактовки. Если К.Б. Соколов отрицает исключительность интеллигенции как чисто русского явления, то Н.И. Балашов обосновывает русский характер этого явления.

В 2006 году опубликована замечательная монография В.В. Тепикина "Культура и интеллигенция", где автор ввел свое определение термина "интеллигенция" и выделил десять ее признаков.


I. Русская интеллигенция XIX века: понятие, формирование, состав

Начиная данное исследование, необходимо обратиться к терминологии, а точнее – к главному понятию, не уяснив которое, трудно будет разобраться в главной проблеме. Итак, обратимся к истории термина "интеллигенция".

Словарь С.И. Ожегова определяет понятие "интеллигенции" следующим образом: "Интеллигенция – люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом". По мнению В. Даля, интеллигенция – "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей".

Часто это понятие выводят из латинского intelligentia - "понимание, познавательная сила, знание". На самом деле первоисточником его является греческое словоnoesis - "сознание, понимание их высшей степени". Этот концепт противопоставлялся более низким степеням сознания – dianoia – "образ мыслей, размышление" и episteme – "научное знание", и объединяла их как высшая категория. Затем уже в римской культуре возникло собственно слово intelligentia, означавшее сначала просто "хорошая степень понимания, сознания", без греческих тонкостей. Лишь к закату Рима оно приобрело тот смысл, в котором и перешло в классическую немецкую философию, во французскую науку.

В Россию понятие "интеллигенция" проникает трудами Гегеля, Шеллинга, а также французских авторов. Первые русские переводчики Шеллинга переводили его термин "Intelligenz" как "разумение", а заглавие книги Ипполита Тэна "De l’intellegence" как "об уме и познании". Именно в таком отвлеченно-философском смысле слово и стало употребляться в русском языке.

Долгое время считалось, что собственно русское слово "интеллигенция" было введено в 1860-е годы Боборыкиным, о чем он и сам говорил в начале XX века: "Около сорока лет назад, в 1866 г., в одном из своих драматических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык как жаргон <...> слово "интеллигенция", придав ему то значение, какое оно из остальных европейских языков приобрело только у немцев: интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. Тогда же я присоединил к нему одно прилагательное и одно существительное <...> интеллигент и интеллигентный".

На самом же деле, во-первых, слово впервые было употреблено В.А. Жуковским в 1836г., а во-вторых, в 1866 г. Боборыкин употребил его вовсе не в том значении, о котором писал спустя почти полвека. Однако обо всем по порядку. Согласно исследованию С.О. Шмидта, слово "интеллигенция" присутствует в дневниковой записи В.А. Жуковского от 2 февраля 1836г. В ней идет речь о возмутительном случае, когда сразу после пожара с сотнями жертв у Адмиралтейства, почти рядом, на Невском в тот же день состоялся веселый бал в доме В.В. Энгельгардта. Бал превратился чуть ли не в беснование, где участвовали многие петербургские дворяне, "которые у нас представляют,- иронично замечает Жуковский,- всю русскую европейскую интеллигенцию" и где "никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть дело всеобщее". Иначе говоря, поэт не осознает еще интеллигенцию как специфическое русское явление (примечательно, кстати, что и сейчас некоторые ученые, занимающиеся проблемой интеллигенции, не признают исключительно русского содержания понятия, о чем будет сказано позже).

Возвращаясь к Боборыкину, нужно отметить, что он впервые употребляет это слово в 1866 году в статье о парижских театральных постановках в совершенно ином значении, нежели современное: "Постановки театра Шатле больше, чем постановки других театров, нравятся массе, без различия интеллигенции и общественного положения", т.е. здесь скорее имеется ввиду философское понятие ума, интеллекта, нежели принадлежности к определенному социальному слою. И все же, отказывая Боборыкину в пальме первенства в использовании слова "интеллигенция", нельзя отрицать вклад писателя в привлечении внимания к данному понятию.

Помимо него термин "интеллигенция" имел хождение и у других авторов 1860-х годов, таких, как Н.Шелгунов, И. Аксаков, П. Ткачев. Причем, при общей неопределенности, колебании между абстрактным и собирательным значениями, у революционно-демократического лагеря есть свои трактовки понятия "интеллигенция". Ткачев, в частности, называл ее "образованным меньшинством": "по своему строго критическому отношению к окружающим ее явлениям, по смелости своей мысли она ни в чем не уступает лучшей части западноевропейской интеллигенции", и "здоровые мысли и понятия, которые в наше время стали распространяться и утверждаться в небольшом кружке нашей интеллигенции", привели к тому, что "барская интеллигенция" должна была стушеваться перед другою, вышедшею из другого класса людей".

К 1870-м годам утверждается понятие интеллигенции как социальной группы со своими отличительными особенностями. В словаре В. Даля, еще раз напомним, она определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей". А все тот же Боборыкин в начале ХХ века определял ее следующим образом, отобразив по сути основные черты: "интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. <...> собирательная душа русского общества и народа. <...> избранное меньшинство, которое создало все, что есть самого драгоценного для русской жизни: знание, общественную солидарность, чувство долга перед нуждами и запасами родины, гарантии личности, религиозную терпимость, уважение к труду, к успехам прикладных наук, позволяющим массе поднять своё человеческое достоинство".

Говоря, однако, о явлении интеллигенции как присущем единственно русской действительности, нельзя пройти мимо работ П. Марселя, П. Потье, П. Габильяра, А. Беранже, которые писали о существовании во Франции так называемых "интеллигентных пролетариев". В частности, Анри Беранже так характеризует людей этого слоя: "… на дне общества есть люди, рожденные бедняками, как например сыновья крестьян, рабочих, мелких служащих или даже крупных, но неимущих чиновников, люди трудолюбивые, склонные к порядку, приобретшие усидчивым трудом и лишениями значительные знания, люди, требующие известного положения в обществе, соответственно тем преимуществам, какие им дает университетская степень, наконец, люди, не имеющие ничего общего с богемой, с строптивыми упрямцами и с отбросами сословий, а наоборот, личности дисциплинированные, покорные, готовые и желающие сделаться настоящими буржуа и кончающими тем, что впереди у них остается только один голод. Вот это и есть интеллигентные пролетарии".

Он приводит и статистику французского интеллигентного пролетариата, выделяя следующие категории интеллигентных пролетариев: 1) пролетарии среди врачей; 2) среди адвокатов и судей; 3) среди профессоров и учителей; 4) среди инженеров; 5) среди офицеров;

6) среди чиновников; 7) среди представителей художественных профессий; 8) среди студентов; 9) в пролетариате – "преисподней голодающих оборванцев, с университетскими дипломами".

Необходимо отметить также мнение отдельных отечественных ученых, подвергающих сомнению исключительность русской интеллигенции. К числу таких можно отнести К.Б. Соколова. Он заявляет о существовании интеллигенции в Германии, Японии, Индии, США и др., ссылаясь на труды Г. Померанца, В. Страды, и приводя собственные аргументы. И, если с Померанцем, который говорит о том, что "... интеллигенция... складывается в странах, где сравнительно быстро принялась европейская образованность и возник европейски образованный слой, а социальная "почва", социальная структура развивалась медленнее, хотя иногда, по-своему, и очень быстро" и при этом "эта "почва" надолго сохраняла азиатские черты", можно согласиться в силу похожего характера развития русской культуры, где народная культура и культура образованного слоя развивались практически независимо друг от друга, то мысли, высказанные В. Страдой, носят спорный характер. Он пишет, что "русская интеллигенция при всех ее особенностях, не есть что-то уникальное, а часть сложного исторического явления – европейской интеллигенции нового времени". По его мнению, последняя появилась во Франции в эпоху Просвещения, которому и отводилась решающая роль при формировании современного типа интеллектуала, в том числе и русского. Получается, что он не разделяет понятия интеллектуалов и интеллигенции, что не совсем правильно, поскольку интеллигент в отличие от интеллектуала – по сути просто работника умственного труда, образованного человека, сочетает в себе еще и функции носителя норм нравственности, национального самосознания, просветителя, ведущего за собой остальной народ к духовной свободе, миру и гармонии. Другое дело, что методы достижения этих целей приобретали порой столь кровавый характер, что сводило на нет благородные стремления, но этот вопрос будет нами рассмотрен в данном исследовании позднее.

Занимательна тут точка зрения П.Н. Милюкова, отмечавшего, что "интеллигенция вовсе не есть явление специфически русское". И при этом он, так же, как и Беранже, упоминал интеллигентный пролетариат. Милюков отмечал, что появление во Франции "особого класса, стоящего вне сословий и занятого профессиональным интеллигентским трудом, ведет к образованию интеллигентского пролетариата...". Есть, по его убеждению, интеллигенция и в Англии, причем она стоит "особенно близко по самому характеру идеологии к русской интеллигенции". Что же касается Германии, то в ней, по словам Милюкова, еще в 30-х - начале 40-х годов XIX в. учащейся молодежью было создано типично интеллигентское движение "Молодая Германия", состоявшее из журналистов и литераторов.

Так же Милюков говорит об эпохах, "как 40-50-е годы, когда интеллигентский тип становится интернациональным в Европе, будучи объединен в кружках политической эмиграции".

Вопрос о соотношении терминов "интеллигенция" и "образованность" Милюков решает представлением их в виде двух концентрических кругов. "Интеллигенция – тесный внутренний круг: ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг "образованного слоя" является средой непосредственного воздействия интеллигенции". Таким образом Милюков подводит веские основания под вывод об интернациональности понятия интеллигенции.

Соколов же в качестве аргументов приводит такую же, как и в России, оторванность "верхушки", от народа во Франции и Германии конца XVIII века. По его словам, "только образованная парижская аристократия была знакома с достижениями науки, занималась литературой и изящными искусствами. В тоже время провинциальные дворяне Гаскони, Прованса, Шампани, Бургундии не всегда знали грамоту". Здесь мы имеем дело с сословным делением, но интеллигенция – внесословна. Интеллигенция сама есть социальный слой, в который входят люди разного происхождения. К тому же, автор сам себе противоречит, противопоставляя "парижскую аристократию" "провинциальным дворянам Гаскони", т.е. одних дворян он, таким образом, причисляет к народу, а других – ставит над ним.

Что касается упоминания Соединенных Штатов Америки, то здесь достаточно вспомнить, каким образом и из кого формировалось их население. Далее, Америка – государство, построенное, по сути заново, "с нуля", и совсем на иных принципах. Там сословия размывались и во главу угла ставилась (да и ставится) предприимчивость, умение зарабатывать любыми способами. О какой интеллигенции, о какой нравственности может идти речь там, где господствовали принципы индивидуализма и материальной обеспеченности. Очень точно один американский президент выразил сущность своей страны – "дело Америки – бизнес".

В противовес подобным высказываниям Соколова и его единомышленников можно привести два совершенно противоположных мнения: В. Кормера и И. Берлина. Так, Кормер следующим образом определял специфику интеллигенции как явления русской культуры: "Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц (...), буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда". И хотя всюду были оппозиционеры и критики государственной политики, политические изгнанники и заговорщики, люди богемы и деклассированные элементы, но "никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим - не другому человеку, не обществу, не Богу - но своей земле, своему народу, своей государственной власти. Именно переживанием этого характернейшего ощущения и были заполнены ум и сердце образованного русского человека второй половины XIX - начала XX века, именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом. И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции". Исайя Берлин сказал об этом боле сжато, но не менее глубоко: "Не следует путать интеллигенцию с интеллектуалами. Принадлежащие к первой считают, что связаны не просто интересами или идеями; они видят себя посвященными в некий орден, как бы пастырями в миру, назначенными нести особое понимание жизни, своего рода новое евангелие".

Относительно вопроса происхождения русской интеллигенции, можно обозначить несколько вариантов генезиса. Одна из традиций отечественной культуры, наиболее отчетливо заявленная русским народничеством, а затем и марксизмом (Н.К. Михайловский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин), - начинать историю русской интеллигенции с возникновения разночинства – в 40-е годы-XIX в. в лице наиболее ярких его представителей и идейных вождей — В.Г. Белинского и А.И. Герцена. Следующее поколение разночинной интеллигенции (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев и другие "шестидесятники") продолжило и радикализировало взгляды людей, представлявших не то или иное сословие или класс, но "чистую мысль", дух (нации или народа), воплощенное искание истины, справедливости, разумной действительности. Таким образом, "разночинское" обоснование русской интеллигенции объясняет не только ее отвлеченную духовность, но и знаменитую ее "беспочвенность", разрыв со всяким сословным бытом и традициями, ее социальную неукорененность, скитальчество, "отщепенчество".

Другая традиция истолкования генезиса русской интеллигенции связывает его с истоками русского вольномыслия ("вольтерьянства" и политической оппозиционности); в этом случае родоначальниками русской интеллигенции оказываются А.Н. Радищев, Н.И.Новиков (к этой точке зрения по-разному склонялись Ленин и Бердяев); Д.Н. Овсянико-Куликовский начинал свою историю русской интеллигенции с момента публикации "Философического письма" П.Я. Чаадаева, положившего начало национальному нигилизму отечественных мыслителей (своего рода оборотной стороны русской мессианской идеи) . Именно острота постановки Чаадаевым проблемы национальной самобытности русской культуры и российской цивилизации в контексте мировой культуры вызвала почти двухвековую полемику русских "западников" и "славянофилов" вокруг вопроса о ценностной самоидентичности русской культуры и породила множество оригинальных гипотез и концепций духовно-цивилизационного своеобразия России и русской культуры.

Тем самым происхождение русской интеллигенции связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще возникновением специализированных форм культуры (которых в Древней Руси с ее культурным синкретизмом не существовало) и их обслуживающих профессионалов; во-вторых, с обретаемыми навыками религиозной и политической свободы мысли, слова, печати, тем более трудными для России, что "рождались они в жестком противостоянии политическому деспоти

Подобные работы:

Актуально: