Исламское возрождение в Центральной Азии в XX - XXI вв.

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

ГОУ ВПО «Волгоградский государственный университет»

Кафедра новой и новейшей истории

Исламское возрождение в Центральной Азии в

XX - XXI вв.

курсовая работа

студентки 3 курса

факультета истории

и международных отношений

группы

Волгоград

2008


Исламское возрождение в республиках Центральной Азии (по

материалам зарубежных исследований).

Либерализация религиозной политики в 1988–1989 гг. в СССР, по мнению некоторых зарубежных авторов, усилила приверженность народов региона к исламу, придала ему национально-освободительное значение.

При этом значительный вес имел национальный компонент, ибо ислам пережил советизацию только благодаря тому, что у коренных народов он ассоциировался с «национальной традицией».

Первые три года независимости во всех мусульманских районах бывшего СССР коренное население проявляло сильную тягу к истории и культуре ислама, богословскому и правовому учению. Несмотря на проявления исламистских настроений, развитие Центральной Азии нельзя ни в коем случае сравнивать с психологическими и идеологическими явлениями в арабском мире, вполне очевидными после проигранной в 1967 году войны Израилю. Чувство протеста против Запада, представлявшее в арабском мире важную психологическую основу успеха исламского движения, в Центральной Азии отсутствует. Религиозное оживление тесно связано со сдвигами в массовом сознании.

Для всех постсоветских государств «национальное возрождение» явилось психологическим пунктом суверенитета. Мобилизовав массы и способствуя крушению советской системы, оно одновременно воспламенило старые и новые межэтнические конфликты. Понятие «национальное возрождение» зазвучало на десятке языков в программах неправительственных организаций и неформальных групп. В исламских районах культурную основу национального возрождения представляла исламская религия.

Отношение к исламу в государствах Центральной Азии сильно разнится. Следует отличать ранне- и позднеисламизированные, оседлые и кочевые народы, те, которые оказали русской экспансии сильное сопротивление под религиозным флагом, например, кавказцы, и народы, пассивно воспринявшие жребий истории. Даже в относительно небольшом Кыргызстане существует большая разница между югом республики с его местами религиозного паломничества и восточными районами северного Кыргызстана, где строгие исламские нормы лишь незначительно регламентируют жизнь. Кроме того, представленный широким спектром течений — от традиционалистского варианта до модернистского — ислам в республиках Центральной Азии испытывает сильную конкуренцию светских проблем, например экономического самоопределения, экологии, языковой политики, которые, как правило, доминируют в программах народных фронтов и партий. Конечно, удельный вес той или иной проблемы зависит от местных условий отдельной республики. В Казахстане и Кыргызстане, например, исламская проблематика в общественных дискуссиях занимает более скромное место, нежели в Таджикистане и Узбекистане.

Анализируя религиозную ситуацию, зарубежные обозреватели испытывают определенные трудности в отношении проблем идентификации коренного населения. Дж. Кричлоу сетует, что даже в постсоветское время их эмпирическое изучение ограничено по политическим и практическим соображениям. Однако он уверен: идентификация является функцией социальной стратификации. Различные источники свидетельствуют, что, например, национальная идентификация (по сравнению с наднациональной и субнациональной) в большей степени присуща включенным в нынешнюю политическую систему социальным слоям (административные работники и специалисты). С другой стороны, менее образованные сельские жители привержены наднациональной (мусульмане) и субнациональной (район, племя) идентификации. Но такое отличие, полагает Дж. Кричлоу, не совсем точно. Чувство мусульманской принадлежности бывает сильным среди интеллектуалов, а клановые чувства сохраняют силу на высшем уровне; в то же время идеи национальной принадлежности могут охватывать низшие социальные группы, особенно если они живут в полиэтнической среде. Все же вполне очевидны утверждения о значительной приверженности сельского населения исламскому фундаментализму, который рассматривается с недоверием на высоком социальном уровне.

Д. Ритц считает, что проблема идентификации центральноазиатов намного сложнее некоторых схем. Например, после краха советской системы Пакистан рассчитывал на сильное оживление ислама в Центральной Азии. Предполагалось, что под личиной советского гражданина Средней Азии скрывался настоящий мусульманин, проявить свою подлинную суть которому препятствовали определенные обстоятельства. Такой подход, продолжает автор, исходил из следующего концептуального допущения: якобы политическая идентификация, навязанная коммунистической системой среднеазиатам помимо их воли, носила искусственный характер, затушевывая подлинную идентификацию. Этот вывод, очевидно, делался, памятуя о подавлении религиозных свобод в 20–30-е гг., кровавых репрессиях, депортации верующих и части мусульманского духовенства. Но эта позиция, по мнению Д. Ритца, игнорирует происшедшие позже изменения в среднеазиатском обществе: воспитание новых поколений, социализированных в условиях и на ценностях, полностью противоположных традиционно мусульманским.

Предположения Пакистана принимали и другие страны. Считалось, что как только отпадет советская форма идентификации, то сразу и легко проявит себя мусульманское ядро личности. Такие же просчеты, полагает Д. Ритц, допускались и в отношении других регионов бывшего Советского Союза. Например, прибалтийские народы воспринимались в качестве наиболее европеизированных по сравнению с остальными народами СССР и, следовательно, приверженными идеям либерализма, демократии и рыночных реформ. Спустя три года после дезинтеграции СССР эти ожидания не оправдались.

Д. Ритц предполагает, что коренные народы Центральной Азии практикуют ислам до определенной степени, когда он не запрещает пользоваться новой свободой видеосалонов, поп-музыки, потребительством, т.е. мусульмане часто придерживаются чисто утилитарного подхода к своей религии. Ислам приветствуют, если он доставляет блага, делающие жизнь более легкой, комфортной. Теоретически говоря, их мусульманская идентичность в значительной мере ситуативна.

Знакомство со средствами массовой печати центральноазиатских республик, полагают некоторые зарубежные авторы, создает впечатление религиозного возрождения, усиления религиозной активности, хотя, разумеется, ислам по-разному воспринимается в различных районах региона. Коллективное сознание народов Центральной Азии одновременно является субнациональным, национальным и наднациональным — другими словами, они идентифицируют себя в зависимости от обстоятельств как представители определенного племени или народа (узбеки, кыргызы, туркмены), или как центральноазиаты, или как тюрки (исключая таджиков).

Племенное или клановое сознание особенно важно в экономической, политической и культурной сферах. Например, кадры органов местного управления, образовательных и научных учреждений подбираются именно по признаку клановой принадлежности. Эта тенденция особенно отличает две республики — Кыргызстан и Таджикистан. Одно из самых больших отличий позиций интеллигенции и простого населения — отношение к религии. С точки зрения центральноазиата, быть мусульманином — значит принадлежать к коренному населению региона. В действительности здесь говорят, что немусульманин не может считаться кыргызом, таджиком или казахом. Однако ничто не мешает атеисту полагать себя мусульманином. Другими словами, исламский компонент стал прочной гранью национализма или национального сознания всех центральноазиатских народов как части национального наследия, причем без обязательной религиозной практики.

Ислам с момента своего появления продемонстрировал способность создавать политическую легитимность в исламском мире. Обращение к исламу обеспечило мощную новую основу индивидуальной и коллективной идентификации, не затрагивая при этом первоначальной этнической принадлежности тюркских народов Центральной Азии. Традиционное исламское общество Центральной Азии было, конечно, ослаблено деисламизацией, социальными и культурными преобразованиями советского времени. Тем не менее мусульманам удалось адаптировать светские установления и нормы к исламским ценностям и символам. С 1988 года центральноазиаты начали возрождать ислам, который обладает потенциалом массового применения. Вопрос заключается только в том, примет ли исламское возрождение форму индивидуального сознания и поведения или он пойдет путем, аналогичным иранскому при аятолле Хомейни.

В советский период ислам рассматривали в качестве «национальной традиции». Очень отчетливо выступает местное значение ислама. «Возрождение» религии осуществляется в последние годы особенно на уровне традиционных институтов, таких как махалля, имеющих ограниченный круг деятельности. В советское время активность, институты и участники неофициального ислама связывались с определенными местностями, семьями. Субнациональная дифференциация не в последнюю очередь дополнялась уже существующей неравномерной исламизацией отдельных регионов Центральной Азии. Пример тому — противоречия севера и юга Кыргызстана, где отразились региональные отличия исламской религии, неодинаковое выражение религиозности: на севере — исламо-анимистский синкретизм кочевников, на юге — центр исламского традиционализма.

Многие зарубежные обозреватели отмечают религиозные импульсы постсоветского периода: открываются мечети, исламские школы, предлагающие общеобразовательное и религиозное обучение. Поддержку исламу оказывают местные правительства, частные пожертвователи, зарубежные государства, включая Саудовскую Аравию и Иран. В Кыргызстане в середине 90-х годов действовало 1225 заново построенных или отреставрированных мечетей (Бишкек, Ош, Нарын, Талас и т.д.). Строительство и реконструкция культовых зданий нередко ведется на народные деньги; свою лепту вкладывает государство. В Бишкеке, Оше и Караколе открыли двери медресе — мусульманские учебные заведения. В столице организован Исламский университет имени Хазрети Умара; в Оше — высшее исламское медресе; в Ошском государственном университете — теологический факультет. Кыргызстанцы обучаются также в Бухарском медресе и Ташкентском исламском институте.

Мусульманское духовенство Кыргызстана заявляет о себе широким участием в общественно-политической жизни республики: политических акциях, национальном движении, печатных и устных выступлениях и т.д. В 1991 году была основана газета мусульман республики «Йыман», тогда же состоялся учредительный съезд представителей мусульман всех национальностей республики — Исламский центр. Широко отмечаются религиозные мусульманские праздники. По данным опроса выяснилось, что 44,1% респондентов в целом по республике, включая сельское и городское население, празднуют Курман айт и Орозо айт: 12,8% празднуют также, не соблюдая религиозных обрядов. В сельской местности, где традиционные устои держатся крепко, доля опрошенных людей, отмечающих эти праздники, больше, нежели среди городских кыргызов. В частности, 57,3% респондентов-сельчан празднуют Курман айт и Орозо айт, 14,4% празднуют их без соблюдения религиозных ритуалов, т.е. на селе более двух третей жителей отмечают эти религиозные праздники.

В постсоветский период широко публикуется религиозная литература: собственно Коран, методические указания по его изучению и т.д. О возросшей исламизации жизни кыргызов свидетельствует паломничество (хадж) в Мекку. И все же, резюмирует Р. Куллен, ожидания некоторых стран Среднего Востока, что в Кыргызстане и других странах Центральной Азии ислам превратится в радикальную, революционную силу, угрожающую интересам Запада, не оправдались. Во-первых, 98% мусульман Центральной Азии — сунниты, что крайне осложняет позицию наиболее радикального исламского духовенства Ирана, пытающегося завоевать здесь место «под солнцем». Во-вторых, ислам никогда не занимал высокой общественной ступеньки в досоветских обществах Средней Азии, как это было у ее соседей. Особенно верно данное утверждение в отношении кыргызов, казахов и туркмен. В советское время мусульманское духовенство действовало под строгим контролем государства. Официальный ислам шел на идеологический компромисс с атеистическим государством, которому он был обязан своим существованием. Официальный ислам утверждал, что он не столько противостоит марксизму-ленинизму, сколько сосуществует с ним. Мусульманское духовенство предъявляло умеренные требования к верующим, пяти основным заповедям религии. Закят, хадж и Рамадан признавались незаконными с 20-х годов и в практике религиозных обрядов. В-третьих, политическая элита стран Центральной Азии привержена концепции светского государства. Ее собственные интересы диктуют именно такую позицию. Идеальным вариантом для нее являются взаимоотношения религии и государства в Турции. Политическая элита не может допустить, чтобы исламская религия явилась средством выражения разногласий и сопротивления.

М.Б. Олкотт писала, что второй «картой», которую хотели разыграть лидеры Центральной Азии, был ислам, «карта» больше этническая, чем религиозная, потому что, памятуя о кратком периоде исламо-теократического правления в Таджикистане, все они заявляли о создании светских, секуляризованных обществ. Нет сомнения в том, что основной интерес к исламу диктовался финансовыми соображениями, поскольку богатые нефтью государства Персидского залива были весьма привлекательными в качестве инвесторов и деловых партнеров. Свою роль, конечно, сыграли Турция и Иран, предлагавшие различные модели интеграции ислама в экономическую реальностью По мнению М.Б. Олкотт, отношение к исламу в Кыргызстане и Казахстане более деликатное по сравнению, например, с Туркменией, где С. Ниязов стремился создать образ правоверного мусульманина. В Кыргызстане незначительная по численности, но важная по своему общественному статусу русская община оказывает сильную поддержку президенту А. Акаеву. Установив в качестве государственных два главных мусульманских праздника, он все же не использует в своей дипломатии мусульманское наследие, о чем свидетельствует его поездка в Иерусалим.

Исламская оппозиция находится на периферии политической жизни благодаря религиозной терпимости кыргызов, а также тому обстоятельству, что четвертая часть населения республики немусульмане. Официальные лица Кыргызстана заявляют, что слабость исламской партии обусловлена правительственной поддержкой многопартийной системы; кроме того, муллы в Кыргызстане были, как правило, выходцами извне, например татарскими мигрантами. Поэтому в республике отсутствует местное этническое исламское руководство, которое могло бы играть политическую роль, как в Таджикистане. Исламская партия возрождения действует тайно и не пользуется популярностью. Будучи аполитической силой, ислам остается источником культурного вдохновения и культурной идентификации, полного отчуждения от коммунистического прошлого, нежели нового политического будущего.

Халид Дуран советует отличать исламизм от ислама. Исламистам, как известно, приходится туго в странах–твердынях ислама, например Сирии и Тунисе, где они испытывают сильные гонения. Поэтому исламисты настойчиво расширяют свое влияние на другие государства, навязывая собственные представления о политической миссии ислама. В Афганистане до 1978 года исламисты имели небольшое количество сторонников, и только советское вторжение в страну, сильные манипуляции движением сопротивления со стороны Пакистана, Саудовской Аравии и Ирана позволили исламистам одержать победу в Кабуле. До 1980 года основу сопротивления составляли независимые националисты, но позже под перекрестным огнем коммунистов и исламистов они были вынуждены «сложить свои знамена». Свой успех в Афганистане исламисты попытались повторить в новых мусульманских республиках Центральной Азии. Однако в конечном счете соперничающие зарубежные силы натолкнулись на гранит центральноазиатской самобытности. В Казахстане и особенно Кыргызстане это проявилось совершенно отчетливо, ибо казахи и кыргызы чувствуют себя в большей мере родственными корейцам, чем арабам.

Вышедшие из советского времени, политические руководители должны придерживаться религии, но это вовсе не означает, что они должны быть исламистами. Исламисты могут иметь успех главным образом благодаря экономическим неурядицам. Отталкивающий пример Ирана, конечно, не вдохновляет, но скорее является своего рода лекарством против исламизма. Саудовская Аравия, вероятнее всего, обретет врагов, нежели друзей, поскольку ее интерпретация ислама враждебна культуре и носит антиинтеллектуальный характер. Что же касается Турции, то вряд ли, оправдывая высокие ожидания обедневших родственников в Туркестане, она в силах удержать новые республики от рискованных авантюр, к которым их могут подтолкнуть огромные внутренние трудности.

А. Рашид считает, что серьезные проблемы может доставить ваххабитское движение. В 1992 году, распространяясь из Ферганской области, оно затронуло Ош и некоторые другие южные города Кыргызстана. Ваххабиты начали возводить мечети и медресе, чтобы приобщить кыргызов к исламу и воспрепятствовать деятельности западных христианских фундаменталистов, особенно активных в Бишкеке. Выбор Ферганы в качестве центра ваххабитского движения диктовался, во-первых, исламскими настроениями местных жителей, во-вторых, ее географическим положением, позволяющим ваххабитам опутать своей деятельностью Узбекистан, Таджикистан и Кыргызстан.

Летом 1992 года в Оше началось строительство крупной ваххабитской мечети и медресе на деньги Саудовской Аравии. К концу года ваххабиты основали новую мечеть в Бишкеке. Имамы этой мечети объяснили, что они вынуждены были обратиться к ваххабитам, поскольку руководство республики не финансировало строительство мечети. Президент А. Акаев выразил опасение по поводу распространения исламского фундаментализма ввиду гражданской войны в Таджикистане. Фундаментализм, по его словам, является орудием террора.

Несколько слов об истории ваххабизма. Ваххабизм — религиозно-политическое течение, возникшее в Центральной Аравии (Неджде). Основателем его был Муххамед ибн абд аль-Ваххаб (1703–1787 гг.). Главный догмат ваххабизма — вера в единобожие. Основываясь исключительно на тексте Корана и сунне, отрицая любые толкования и разъяснения, ваххабиты усматривали многобожие (ширк) во многих обычаях, давно допускаемых правоверными. Ни пророки, ни святые, по мнению ваххабитов, не могут обладать познанием сокровенного, если только Аллах не дарует им его свыше. Считать их заступниками — значит ставить какую-то другую силу выше могущества Аллаха (только в день страшного суда пророк Мохаммед получит от Аллаха власть для заступничества).

Ваххабиты — «пуритане ислама» — не допускают почитания чего-либо сотворенного, например, чтобы мусульмане простирались перед могилой, даже если это могила пророка, или чтобы с благоговением обходили вокруг нее или целовали камень, считающийся святым. Ваххабиты порицают суеверия (приметы, ворожба), запрещают курение, музыку, танцы, спиртные напитки.

Сегодня даже во многих мусульманских странах резко отрицательно относятся к ваххабизму. Имам Хомейни в свое время писал, что король Саудовской Аравии Фахд «распространяет ваххабизм — это сплошь безосновательное и фанатичное поветрие». Ваххабизм снискал себе, в целом, дурную славу вследствие религиозного фанатизма, религиозной нетерпимости, подрывной пропагандистской деятельности и терроризма.

Первые сведения о деятельности ваххабитов в Кыргызстане появились в 1991–1993 гг. В 1997 году, по данным Министерства Национальной Безопасности Кыргызской Республики, у нас побывало 39 исламских проповедников из Пакистана, Саудовской Аравии, Ирана, Афганистана. В Джалал-Абаде изъято более 400 книг ваххабитского содержания. 1998 год свидетельствует: ваххабиты не довольствуются пропагандистской деятельностью, хотя и она представляет собой серьезную угрозу обществу, но ведут активную подготовку террористических актов. Весной нынешнего года МНБ установило факт террористической подготовки за границей некоторых молодых жителей республики. В Кыргызстане действует незаконная религиозно-террористическая организация «За свободный Восточный Туркестан», членами которой являются более 200 человек. При обыске в селе Покровка обнаружены видео- и аудиокассеты ваххабитских проповедей. Получена информация о закупке огнестрельного оружия, обнаружены финансовые документы, свидетельствующие о содержании 29 человек, отправленных в разное время на обучение в Пакистан.

В июне 1998 года в Оше под Сулейман горой был совершен террористический акт, жертвами которого стали два человека. Почерк хорошо известен — ваххабиты. Республиканская пресса последнее время держит на пульсе проблему ваххабизма в Кыргызстане. Опубликован ряд материалов, разоблачающих деятельность ваххабитов. Полагаем, что это вполне актуально, ибо самоуспокоенность в вопросах деятельности религиозных, фанатичных сект может сослужить плохую службу обществу. Правда, на наш взгляд, этим материалам не хватает глубины исследования проблемы и, в этом отношении, полагаем, уместна квалифицированная оценка специалистов-исламоведов. Нельзя сбрасывать со счетов опыт пропагандистско-идеологической работы советского времени, прежде всего ее организации, масштабности, напористости. К сожалению, в последние годы в обществе и государстве пустила глубокие корни концепция «деидеологизации», отказа от идеологических подходов. Но разве весь мир стал в одночасье безыдейным? Или ваххабизм, например, не представляет собой вполне определенную идеологию? Вполне очевидно, что государство в последние годы самоустранилось от идеологической работы, видимо, считая ее чем-то второсортным. Нам кажется, что государство обязано иметь развитую концепцию идеологической работы, используя, подчеркнем еще раз, опыт недалекого прошлого, хотя, разумеется, задачи сегодня иные и не все из исторического багажа можно взять на вооружение.

Несмотря на рост фундаментализма, заявляет А. Рашид, кочевое происхождение кыргызского общества, допускающее гораздо большую свободу поведения женщин, ставит исламскую религию в тесные рамки по сравнению с другими районами Центральной Азии. В прошлом женщины вынуждены были работать бок о бок с мужчинами. Высокая детская смертность вынуждала женщин работать, поскольку детский труд в горах было гораздо сложнее использовать, нежели в степи. Сегодня женщины составляют 60% рабочей силы в селе и выполняют всю повседневную работу дома. Кыргызская женщина не носит паранджи и зачастую молится вместе с мужчинами, что не принято у других мусульман.

Да и в целом в Центральной Азии популяризация исламского фундаментализма наталкивается на серьезные препятствия. Сказывается также проживание этнических меньшинств, что препятствует исламским партиям создать движение, могущее пересечь этнические границы. Более того, этническое деление и соперничество, которые повсюду возрастают в Центральной Азии, будут выступать против единых форм фундаментализма. Высокий уровень грамотности, сильное влияние славянской, а ныне западной культуры, развитие рыночной экономики, социально-политический и экономический хаос в Таджикистане и Афганистане при исламских режимах сдерживают людей от участия в фундаменталистском движении.

Остановимся вкратце на рассуждениях зарубежных авторов по проблеме соотношения демократии и ислама. Можно ли предложить, пишет один из них, что авторитарная политическая культура, усвоенная среднеазиатами при советском контроле, не оставляет простора для появления и развития демократических идей? Не стоят ли среднеазиаты перед альтернативой: либо командно-административная система прошлого, либо исламский фундаментализм? Ислам также совместим с демократией, как христианство и иудаизм. Западу следует переоценить свою антиисламскую риторику и понять, что ислам может поощрять стабильность и демократические институты. Убеждение в иррациональности ислама и приверженности его фундаментализму просто неверны.

А. Хан в одной из своих статей обсуждает несколько вопросов: какое же влияние оказывает традиционная религия на развитие местного национализма? Не подкрепляется ли национализм исламскими догмами и обычаями или националисты принимают религию для того, чтобы усилить свое влияние среди населения, образ жизни которого в основных чертах остается исламским? Не является ли ислам силой, способствующей сплочению различных народов? Почему, наконец, связь ислама и национализма стала политическим вопросом в самом регионе и среди вполне определенных кругов в Центральной Азии и Москве?

В поисках ответов на эти вопросы А. Хан анализирует положение официального и неофициального ислама, а также исламские традиции, обычаи населения государств Центральной Азии. По мнению А. Хана, советская национальная политика реализовала идею отдельных национальных культур и идентичности, основанной на этнолингвистическом критерии. Важнейшим доводом в пользу такой политики был страх Москвы панисламизма, который еще до 1917 года применялся в качестве лозунга среднеазиатов. Москва поощряла и пыталась увековечить межплеменные и межкультурные разногласия. Естественным результатом чего явилось слияние исламских чувств с национальным сознанием, которое можно назвать «исламским по форме и национальным по содержанию».

Означает ли это, что ислам цементирует различные национальные движения в Центральной Азии? А. Хан затрудняется дать ответ. Мол, если в Таджикистане часть интеллигенции привержена исламу и слышатся призывы к созданию исламского государства, то не обязательно, чтобы оно основывалось на законах шариата, но скорее на таджикском национальном наследии, нежели русском. Однако нельзя исключать вероятности того, что под воздействием исламской революции и растущего признания роли ислама как политического оружия против Москвы исламский компонент укрепится на всех уровнях национального сознания и деятельности жителей региона. Трудно предсказать будущее Центральной Азии. Однако несомненно, что, по крайней мере, молодое поколение привержено одновременно исламу и национализму. Хотя среднеазиаты идентифицируют самих себя как мусульмане, политическое значение идентификации не будет ясным в нынешних политических обстоятельствах, если не принимать во внимание очевидное коллективное мусульманское «мы» против «они» (русские и другие славяне). Ислам может в будущем явиться фактором объединения. Неблагоприятные социально-экономические условия в регионе, особенно безработица среди молодежи, отсутствие жилья и т.д., могут вызвать легко воспламеняемую ситуацию, как это было в Алматы, Ашхабаде, Небит-Даге, Ферганской долине, Новом Узгене.

Каковы же международные аспекты исламского оживления в республиках Центральной Азии? Не представляет ли он угрозу северному соседу — России? А. Хан считает, что серьезной проблемы нет. Дескать, отношения России с республиками Центральной Азии, включая Казахстан, следует анализировать без часто повторяемых мифов. Крупнейший из них — опасность исламского фундаментализма для России и российских государственных интересов. Мусульманский фундаментализм существует примерно 1000 лет. На Среднем Востоке и в Южной Азии он появился в XIII — начале XIV века. Возникновение фундаментализма в этом регионе обычно связывают с Фахруддином Заради. В XVIII веке выдающимся ученым исламского фундаментализма был Шах Валлилах. Фундаментализм сам по себе не опасен. Среди его лидеров были и есть деятели, заслуживающие уважения. Решающий фактор — ориентация лидера, его социальные, экономические и политические цели и, наконец, методы достижения их.

Существует и другое мнение. Г. Фуллер полагает, что исламский фактор может бросить вызов по крайней мере в двух сферах, имеющих важное значение для России. Ислам представляет собой всю возрастающую сторону центральноазиатской идентичности региона, который стремится к современности. Не будучи серьезным фактором политики государств Центральной Азии, он весьма важен в отношениях с Россией, поскольку в религиозной области лежит одно из основных отличий между ними. Ислам становится, таким образом, элементом самого национализма. Ислам и национализм, видимо, превратятся в тандем, взаимодополняя друг друга, что должно беспокоить Москву.

Возрождение ислама и отношения с Россией.

В государствах Ценральной Азии (ГЦА) возрождение ислама носит преимущественно "мягкие" формы.

Культурные измерения ислама преобладают над религиозными. Это обстоятельство качественно отличает направление исламской ориентации центральноазиатского региона от стран арабского мира и Ирана. Обозначилась и внутренняя градация. В Казахстане, Киргизии и Туркмении восстановление позиций ислама умеренное и не создает напряженности. Иное положение сложилось в Таджикистане и Узбекистане. Страх, вызванный возможным распространением радикального ислама, привел к жесткому давлению на исламские силы со стороны правительства. В этих странах оседлого этноса сложилась авторитарная модель построения светского государства, что исключает значительные уступки исламским элементам оппозиции. Кочевые этносы трех других государств Центральной Азии вовсе не имеют прочных корней исламской культуры.

Опасения по поводу исламского экстремизма в Центральной Азии оказались неоправданными. Насилие как метод политической борьбы не получило распространения. Проявления как антироссийских, так и антизападных настроений не приобрели массового характера. Нечего и говорить о создании единой модели исламизации в регионе, а официальные религиозные структуры с момента распада СССР находятся под бдительным контролем со стороны официальных правительственных органов.

Большинство мусульман Центральной Азии - последователи суннизма, доминирующего течения ислама, не имеющего, в отличие от шиитского Ирана, клерикальной касты. Они придерживаются традиций Ханафитской школы, которая отличается от других теологических учений умеренностью. Нет жестких требований по исполнению мусульманами ритуальных процедур. Допускается, наравне с божественной интерпретацией, рационалистическое толкование исламских догматов. Можно молиться не только на арабском языке. Умеренными являются взгляды по вопросам развода, положения женщины в обществе и т.п. Высока толерантность по отношению к иным позициям.

Кроме того, в Туркмении и Киргизии ощущается заметное присутствие суфизма, другого религиозного направления, которое несовместимо с проповедью фанатизма и экстремизма. Структура его религиозных органов децентрализована, некоторые религиозные общины принимают в свой состав женщин.

Шиитские меньшинства представлены в основном исмаилитами

Горно-Бадахшанского района Таджикистана и узбекскими общинами в Самарканде, Бухаре и Ташкенте. Но, как и в случае с суннитами, среди шиитов этих регионов фундаментализм радикального толка не пустил корней. Смягчающий эффект на процесс исламского возрождения в Центральной Азии оказывают и этнические факторы. Один из них - противоположность радикального ислама, но несет националистический заряд. Речь идет о пантюркизме, наиболее секуляризированном и прозападном направлении политического ислама.

Основы пантюркизма были заложены в конце XIX в. теоретиками турецкого национализма Исмаилом Гаспирали и Юсуфом Акчюра, а также Зия Гек Алла и Ахмедом Агаевым. В политической истории Турции идеи пантюркизма получили широкое развитие в 1908 г., с приходом к власти младотурок. Тогда эти взгляды использовались как орудие против колониальных притязаний европейских держав, а также для устранения из турецкого языка персидского и арабского влияния.

В новейшее время в идеологии праворелигиозных турецких организаций трактовка пантюркизма приобрела более радикальный характер - проекты создания "государства великого Турана", охватывающего мусульманское население тюркоязычной (карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы и др.), вайнахской (чеченцы, ингуши) и дагестанской (аварцы, лезгины и др.) языковых групп на Кавказе, Ближнего и Среднего Востока (туркмены, узбеки, казахи, киргизы, уйгуры и др.), а также Татарию, Башкирию и Якутию. Потенциальную опасность подобных идей нельзя недооценивать, ведь в России проживает около 20 млн. мусульман.

Идеи пантюркизма, однако, на официальном уровне в Анкаре широкого хождения не имеют. Первоначальная эйфория после обретения центральноазиатскими республиками независимости сменилась прагматизмом. Период бурного общения Турции с ГЦА пришелся на первую половину 90-х. В 1992 и 1994 гг. прошли встречи на высшем уровне руководителей тюркоязычных государств. В 1995 г. в Бишкеке состоялось празднование тысячелетия киргизского эпоса "Манас". Затем пришло понимание того, что, не считая определенных культурных и дипломатических рычагов, Турция не располагает достаточными финансовыми и техническими ресурсами для глубокого проникновения на пространства Центральной Азии. Кроме того, Анкара вынуждена бросать силы на решение внутренних проблем, включая гражданскую войну с курдами и противодействие фундаментализму в собственной стране.

Со стороны ГЦА желание заменить одного "старшего брата" другим не идет в основном дальше риторики. Здесь давно сложились политические элиты, которые не заинтересованы в политическом опекунстве. Они поглощены решением внутренних проблем, а не раздуванием внешнеполитических амбиций. ГЦА входят в число 25 "внутриконтинентальных" государств, самых слаборазвитых в мире.

Другой фактор - этнический сепаратизм - ставит более серьезное препятствие на пути развития радикального ислама в ГЦА, но одновременно привносит не менее острые проблемы. Этнический сепаратизм оказывается не совместимым ни с пантюркизмом, ни в целом с панисламизмом. Как все политические идеологии, последние требуют для своего распространения высокого уровня национального и межнационального единства и массовой поддержки. Этническая же карта ГЦА крайне пестра.

Иранские, тюркские и монгольские этносы сильно смешаны. Серьезное соперничество в местных конфликтах происходит почти полностью по линии

"мусульмане против мусульман", а не "мусульмане против немусульман". В Узбекистане столкнулись интересы узбеков и турок-месхетинцев, узбеков и таджиков, в Киргизии - киргизов и узбеков, в Таджикистане - северных и южных региональных мусульманских клановых группировок. В Казахстане и Туркмении соперниками выступают "великая", "средняя" и "малая" орды - наиболее влиятельные местные кланы. В Киргизии лидеры Джалал-Абадской области претендуют на важные правительственные посты. В противном случае они угрожают созданием самостоятельного Южнокиргизского государства. Эти примеры говорят о том, что с ходом времени локальные этнокультурные типы ислама приобретают все более выраженную национальную окраску. Таким образом, одним из составляющих этнического национализма является ислам, а не исламский фундаментализм и уж никак не радикальный ислам. Правильнее говорить о "народном синкретическом исламе" в Центральной Азии, в создании которого помимо ислама участвовали языческие культы, зороастризм, раннее христианство, манихейство и другие религиозные течения.

История последних лет продемонстрировала, что государства Центральной Азии явно негативно относятся к попыткам политизации ислама.

Радикализм и экстремизм в Центральной Азии.

Радикальные и экстремистские субъекты – это наиболее активная и самая малочисленная час

Подобные работы:

Актуально: