Книга женской души
Êíèãà æåíñêîé äóøè
Ñðåäè áåñöåííûõ äóõîâíûõ ñîêðîâèù, êîòîðûìè Ðîññèÿ òàê áîãàòà, îñîáîå ìåñòî ïðèíàäëåæèò æåíñêîé ëèðè÷åñêîé ïîýçèè. Ýòîò æàíð ñîçâó÷åí æåíñêîé äóøå. Ãîâîðÿ î æåíñêîé ëèðèêå, ñëåäóåò ðàññìàòðèâàòü âñå åå ìíîãîîáðàçèå — ëèðèêó ôèëîñîôñêóþ, ãðàæäàíñêóþ, ïåéçàæíóþ è ëþáîâíóþ. Òîëüêî ïîãðóæàÿñü âî âñå ðàçíîîáðàçèå ëèðè÷åñêîé ñòèõèè, ïîýò îáðåòàåò ñèëó, ïîëíîòó è öåëîñòíîñòü îùóùåíèÿ æèçíè. Ëèðèçì — ýòî ÷óäåñíàÿ ñïîñîáíîñòü ïîýòà âñÿêèé ðàç, â íåïîâòîðèìîñòè äàííîãî ìãíîâåíèÿ, óâèäåòü ìèð êàê áû çàíîâî, ïî÷óâñòâîâàòü åãî ñâåæåñòü, èçíà÷àëüíóþ ïðåëåñòü è îøåëîìëÿþùóþ íîâèçíó. À èìåííî ýòè êà÷åñòâà ïðèñóùè æåíñêîé äóøå.
Лирика рождается из непреодолимой потребности душевного самораскрытия, из жадного стремления поэта познать самого себя и мир в целом. Но это лишь половина дела. Вторая половина в том, чтобы заразить своим пониманием другого, взволновать и удивить его, потрясти его душу. Таково замечательное свойство лирической поэзии: она служит катализатором чувств и мыслей. Вся гамма чувств доступна женской лирики — любовь и гнев, радость и печаль, отчаяние и надежда.
Поскольку в основе лирической поэзии лежит конкретное личное переживание, ее нет и быть не может без личности поэта, без его душевного опыта. Д.И. Писарев утверждал: "Лириками имеют право быть только первоклассные гении, потому что только колоссальная личность может приносить обществу пользу, обращая его внимание на свою собственную частную и психическую жизнь". Сказано это чересчур категорично, но по существу совершенно верно: только тот имеет право на исповедь и может рассчитывать на сопереживание читателя, кому есть чего сказать. Личность поэта должна быть непременно значительной, духовно богатой и тонкой. Только при этом условии лирическая поэзия способна решить свою главную задачу — приобщить читателя к доброму и прекрасному. А кто как не женщина-поэт способна это сделать.
Феномен женской поэзии вызывал всегда, вызывает и ныне разноголосицу суждений. Критических страстей, язвительных нареканий, скептических ухмылок здесь еще больше, чем в спорах о женской прозе. Наверное, потому, что явление это труднее "не замечать", так как оно в отечественном и мировом масштабе имеет плеяду безусловно признанных имен. Это прославленные поэтессы античности Сапфо и Коринна. Это совсем близкие нашему времени Зинаида Волконская — муза многих поэтов, Евдокия Ростопчина, Каролина Павлова, Зинаида Гиппиус. За всеми именами — творчество, выразившее свою эпоху полной мерой.
Замечательные страницы женской поэзии прошлого века вошли в сокровищницу литературы, но только в XX веке женщины обрели полный поэтический голос в лице Анны Ахматовой и Марины Цветаевой.
ÐÀÇÄÅË 1. Èñòîðèÿ æåíñêîé ïîýçèè
"И жизнь моя поэзией тепла"
Е. Ростопчина
Перебирая женские имена поэтесс и поэтов (многие "поэтессы" не любили это манерное слово и называли себя поэтами), как бы перебираешь драгоценные камни. Что лучше: бриллиант, изумруд, хризолит, топаз... Каждый камень по-своему драгоценен.
Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина "загнана в любовь". В известном смысле вся женская лирика пропитана любовью. Но здесь как раз и рождается подлинно поэтические откровения. Такой взгляд на мир и позволяет говорить о женской поэзии.
Евдокия Ростопчина (1811-1858) — яркая представительница женской лирики, развивающей мотивы любви, нежной, чувствительной, легко ранимой или тревожной, затаенной, погибающей в светском кругу. Именно она начертала стихотворный поэтический манифест "Как должны писать женщины":
Чтоб имя призрака
ее невольных грез,
Чтоб повесть милую
любви и сладких слез
Она, стыдливая,
таила и скрывала.
Ðîñòîï÷èíà äî êîíöà äíåé îñòàëàñü ïðåäàíà ðîìàíòèçìó. Îíà ïðåêëîíÿëàñü ïåðåä Ïóøêèíûì, êîòîðîãî âñòðå÷àëà â æèçíè äâàæäû, íî äóõ åå òâîð÷åñòâà áîëåå òåñíî âçàèìîäåéñòâîâàë ñ ïîýçèåé Ëåðìîíòîâà. Ì.Þ. Ëåðìîíòîâ ïèñàë â ñòèõàõ "Ãðàôèíå Ðîñòîï÷èíîé" íåçàäîëãî äî ñâîåé ãèáåëè:
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Ñ åå ïîýçèåé â ðóññêóþ ëèòåðàòóðó ïðèøëà òåìà èñïîâåäóþùåéñÿ æåíñêîé äóøè. Ïîýòåññà ÿñíî îñîçíàâàëà ýòó îñîáåííîñòü ñâîåãî òâîð÷åñòâà, åå ñèëó è ñëàáîñòü.  îäíîì èç äàðñòâåííûõ ïîñâÿùåíèé íà êíèãå ñâîèõ ñòèõîâ îíà ïèñàëà: "Ýòà íå êíèãà - ýòî èñïîâåäàíèå, ñîâåðøåííî èñêðåííåå è ñîâåðøåííî æåíñêîå, âïå÷àòëåíèé, âîñïîìèíàíèé, âîñòîðãîâ ñåðäöà ìîëîäîé äåâóøêè è æåíùèíû, åå ìûñëåé è ìå÷òàíèé, âñåãî, ÷òî îíî, âèäèìî, ÷óâñòâîâàëî, ïîíÿëî..." Ëèðè÷åñêàÿ ãåðîèíÿ Ðîñòîï÷èíîé ïîñòîÿííî íàõîäèòñÿ â öåíòðå æàðêîé ñõâàòêè óðåçîíèâàþùåãî åå óìà è áåçîãëÿäíîãî, âñåîõâàòíîãî ÷óâñòâà. Ãåðîèíÿ ïîä÷èíÿåòñÿ ãîëîñó ðàçóìà, è ýòî åé ñòîèò ãëóáîêèõ ñòðàäàíèé, ïðèíîñèò íåóäîâëåòâîðåííîñòü, ñîæàëåíèå î íàïðàñíî ïðîæèòîé æèçíè. Íå ñëó÷àéíû äâà êîíòðàñòíûõ ýïèòåòà â õàðàêòåðèñòèêå æåíñêîé äóøè: ìÿòåæíàÿ è ñêðîìíàÿ. Áîðåíèå ýòèõ íà÷àë â îñíîâå áîëüøèíñòâà åå ñòèõîâ:
Напрасно я в себе стараюсь заглушить
Живой души желанья и стремленья...
Напрасно зрелых лет хочу к себе привить
Холодные, сухие размышленья...
Любовь несет с собой возможность саморазвития, и поэтому в женской поэзии неизбежно возникают мотивы другой любви, к родной земле, народу. В историю русской поэзии Ростопчина вошла прежде всего своими произведениями, посвященными общественной тематике. Ее знаменитое стихотворение "К страдальцам-изгнанникам" посвящено ссыльным декабристам:
Соотичи мои, заступники свободы,
О вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы,
Вы не услышите укор земных племен!
Уже зрелым мастером Ростопчина обращается к жанру сонета, где звучат восточные мотивы ("Арабское предание о розе") и темы творчества ("Сонет").
Áûâàþò äíè, — ÿ ÷óþ: âäîõíîâåíüå
Вокруг меня витает и горит,
То песнею сердечной прозвучит,
То проскользнет, как райское виденье.
Èíòåðåñ ê ðîìàíòè÷åñêîé ìóçå Ðîñòîï÷èíîé íà÷àë îñëàáåâàòü ñ óòâåðæäåíèåì ðåàëèçìà â ëèòåðàòóðå, ñî âòîðîé ïîëîâèíû 40-õ ãîäîâ. Ñôîðìèðîâàëàñü è òâîð÷åñêàÿ îïïîçèöèÿ â ëèöå Êàðîëèíû Ïàâëîâîé (1807-1893).
Каролина Павлова открывает новый этап. Будучи на четыре года старше Ростопчиной, Павлова приобретала литературную известность медленнее и труднее. Искрометному дарованию блистательной графини здесь был противопоставлен наряду с несомненной одаренностью еще и упорный труд. Она начинает свой творческий путь с переводов на немецкий язык современных ей поэтов старшего поколения: Пушкина, Баратынского, Жуковского, Языкова и других. Ее собственные русские стихотворения появились в начале 30-х годов. Творчество этой поэтессы преимущественно носило лирический характер. Юная Каролина была частой посетительницей литературных салонов. Большим событием в ее жизни была встреча с Адамом Мицкевичем, которого она страстно полюбила. "Сонеты" Мицкевича в те времена пользовались успехом и оказали заметное влияние на русский сонет и, вероятно, под влиянием их Каролина обращается к жанру сонета.
Не дай ты потускнеть душе зеркально чистой
От их дыханья, невинный ангел мой!
Как в детстве, отражай игрой ее сребристой
Все сказки чудные, дар старины святой.
Жанр сонета предполагает высокое умение автора. В своей форме сонет — лаконичен, строг и очень емок. Композиция сонета предполагает ясное развитие темы, где каждое четверостишие или трехстишие должно быть законченным и по смыслу и синтаксически. В своем творчестве Павлова обращается к жанрам элегии и думы, темы которых достаточно широки и многообразны. Одна из них — тема поэтического мастерства.
Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло;
Моя напасть! Мое богатство!
Мое святое ремесло!
Эта тема впоследствии найдет свое развитие в женской поэзии ХХ века.
Во второй половине 40-х годов стиль Ростопчиной становился архаичным, творчество же К. Павловой сумело отозваться на изменившиеся требования времени. Значительно более широка сфера соприкосновения ее поэзии с жизнью, значительно ощутимей демократизм. И потому-то даже признанные ценители таланта Е.П. Ростопчиной, вроде поэта Н.М. Языкова, сообщали в дружеской переписке 1843 года: "Ростопчина точно перешибла многих и многих нашу братью, русских стихотворцев, а К. Павлова, мне кажется, еще сильнее ее. Стих Ростопчиной подражательный стиху Пушкина, склад речи тот же, а у Каролины свой, и тверже, крепче, стройче". В этом же дружеском письме к брату Языков старается объяснить свое предпочтение поэзии Павловой перед поэзией Ростопчиной. Он называет стихи первой "менее бабскими". Сказано резко, но верно. Критики неоднократно отмечали, что в поэзии Ростопчиной женщина, утверждающая себя личность, как бы оттесняет личность, обретающую себя через поэзию.
Горизонт лирической героини К. Павловой расширяется за счет не собственно "женских", но общечеловеческих интересов. От чувства смятения перед загадкой любви женская лира переходит к размышлениям над сущностью бытия вековой загадкой жизни. Символ этого перехода стихотворение К. Павловой "Сфинкс". Мучительны поиски ответа на вопросы о смысле жизни, которые задает сфинкс, нередко они смертельны, но неостановимы:
И путь кругом облит людскою кровью,
Костями вся усеяна страна...
И к сфинксу вновь, с таинственной любовью
Уже идут другие племена.
Журнальная критика была нередко несправедлива к творчеству К. Павловой. Скорее дело в извечной слепоте современников к незаурядным явлениям. Настигавшее К. Павлову ощущение общественного одиночества, духовного вакуума рождало исполненные боли строки:
Куда деваться мне с душою!
Куда деваться с сердцем мне!
Но за этим, казалось бы, неодолимым отчаянием вновь обретение стойкости духа: "В душе моей есть боль, но нет испуга". Слова зазвучали как девиз для нового поколения женщин, начавших страстную борьбу за социальное самоутверждение. Свой дар - то гнетущее, то окрыляющее бремя поэзии - Каролина Павлова и возносила, и клеймила, и жаждала временами оттолкнуть, и заклинала вернуться. После душевных испытаний, нравственных кризисов, внутренне опустошавших дотла спасение в творчестве:
Нет! Как бы туча ни гремела,
Как ни томила бы жара,
Еще есть долг, еще есть дело –
Остановиться не пора.
Исходя из своего трудного жизненного и литературного опыта, поэтесса предостерегала молодых последовательниц от увлечения стихотворством.
 ðóññêîé ïîýçèè ñî âòîðîé ïîëîâèíû 90-õ ãîäîâ íàñòóïèë ïåðèîä íîâûõ ôèëîñîôñêèõ è ýñòåòè÷åñêèõ ïîèñêîâ, ïðåäñòàâëåííûõ èìåíàìè Âÿ÷åñëàâà Èâàíîâà, Âàëåðèÿ Áðþñîâà, Êîíñòàíòèíà Áàëüìîíòà - êîðèôååâ ðóññêîãî ñèìâîëèçìà  ðóñëå ýòîé øêîëû ðàçâèâàåòñÿ òâîð÷åñòâî Ìèððû Ëîõâèöêîé (1869-1905) — ó÷åíèöû Ìàéêîâà è Áàëüìîíòà. Êëàññè÷íîñòü ôîðìû èõ ëèðè÷åñêèõ ïðîèçâåäåíèé ñî÷åòàåòñÿ ñî âçðûâíûì, íåòðàäèöèîííûì (îñîáåííî äëÿ æåíñêîé ëèðû) ñîäåðæàíèåì. Ó Ëîõâèöêîé — ýòî ïåñíè ñòðàñòè, îòêðûâàþùèå çàïîâåäíûå òàéíèêè æåíñêîãî ñåðäöà. Èìåííî Ìèððà Ëîõâèöêàÿ ïåðâîé ïåðåñòóïèëà "òàáó", íàëîæåííîå íà ïðåäåëû æåíñêîé èñïîâåäàëüíîñòè Å.Ï. Ðîñòîï÷èíîé. Ìíåíèå Ðîñòîï÷èíîé, ÷òî "æåíñêàÿ äóøà äîëæíà â òåíè ñâåòèòüñÿ", äëÿ íàñòðîåíèé êîíöà âåêà óòðàòèëî çíà÷åíèå. Íàïðîòèâ, âî âñåõ ñëîÿõ îáùåñòâà íàðàñòàëà æàæäà âûñêàçàòü ñåáÿ äî êîíöà, äîêîïàòüñÿ äî ñóòè ÷åëîâå÷åñêèõ îòíîøåíèé, ïî âîçìîæíîñòè ïîëíåå ðàçîáðàòüñÿ è â ïåðåëèâàõ ëþáîâíûõ ÷óâñòâ, è â ïåðåïàäàõ ñòðàñòè.
Ïî äóõó íàèáîëåå õàðàêòåðíûõ äëÿ ïîýòåññû ñòðîô, èõ âñåãäà áëèñòàòåëüíîìó, ìíîãîöâåòíîìó "îïåðåíèþ", èõ ÷óâñòâåííîé íàñûùåííîñòè, áëèæå âñåãî Ëîõâèöêîé òâîð÷åñòâî Ê. Áàëüìîíòà. Ýòî îòìå÷àëà óæå êðèòèêà 90-õãîäîâ. Ïåðâûé ñáîðíèê ïîýòåññû âûøåë â 1896 ãîäó. Çà íåãî â ñëåäóþùåì ãîäó Ì. Ëîõâèöêàÿ íàãðàæäåíà ïî÷åòíîé àêàäåìè÷åñêîé ïðåìèåé èìåíè À.Ñ. Ïóøêèíà, èçáðàíà â Îáùåñòâî ëþáèòåëåé ðîññèéñêîé ñëîâåñíîñòè. Âåäóùèé ðåöåíçåíò, ãîòîâèâøèé îòçûâ ïî ñëó÷àþ âûäâèæåíèÿ íà Ïóøêèíñêóþ ïðåìèþ, À.À Ãîëåíèùåâ-Êóòóçîâ ïèñàë: "...Îäíîîáðàçèå è îãðàíè÷åííîñòü ñîäåðæàíèÿ â ïîýçèè ã-æè Ëîõâèöêîé â çíà÷èòåëüíîé ìåðå èñêóïàåòñÿ òîé âèðòóîçíîé èãðîé îáðàçîâ, çâóêîâ è êðàñîê, êîòîðàÿ íåâîëüíî óâëåêàåò ÷èòàòåëÿ è íå äàåò åìó çàìåòèòü, ÷òî â ñóùíîñòè îí ïåðå÷èòûâàåò ïîä ðàçíûìè âèäàìè îäíó è òó æå ñòàðóþ ñêàçêó". Íî ïðîòèâ ïðåìèè ðåöåíçåíò íå âîçðàæàë. Îíà âðó÷åíà çàñëóæåííî. Îäíàêî, â îòêëèêå íà ðàííþþ ñìåðòü Ì. Ëîõâèöêîé â 1905 ãîäó Â. Áðþñîâ ãîâîðèë: "Äëÿ áóäóùåé "Àíòîëîãèè ðóññêîé ïîýçèè" ìîæíî áóäåò âûáðàòü ó Ëîõâèöêîé ñòèõîòâîðåíèé 10-15, èñòèííî áåçóïðå÷íûõ".  ñîíåòàõ Ëîõâèöêîé ëþáîâü è êðàñîòà çàíèìàþò öåíòðàëüíîå ìåñòî, íî îíè îòõîäÿò îò ñòðîãèõ êàíîíîâ. Íåêîòîðûå êðèòèêè âèäåëè â íèõ "èçìåëü÷àíèå ïîýçèè" è ãðàæäàíñêîãî äóõà. Ëîõâèöêàÿ âûïóñòèëà ïÿòü ñáîðíèêîâ. Åå ñ÷èòàëè ïî òåì âðåìåíàì áåçíðàâñòâåííîé, à îíà ñ óäèâëåíèåì ñïðàøèâàëà:
Я не знаю зачем упрекают меня,
Что в сознаньях моих
слишком много огня.
В любовной лирике Лохвицкой звучат все оттенки древнейшей и вечно молодой темы любви — от едва уловимого его зарождения до бурных проявлений и "памяти сердца". Что же оказалось современникам столь шокирующим? Да совершенно невинные по теперешним временам признания:
И, голову с мольбой на грудь твою
склонив,
Изнемогаю я от счастия и муки...
И силы падают... и холодеют руки...
И страсти бешеной я чувствую
прилив!
Может быть, особенное неприятие вызывала ее отнюдь не некрасовская трагическая муза. Одна из немногих, она не ослепляла себя видениями из снов Веры Павловны, а ясно прозревала грядущий ужас.
ß — îòêðîâåíèé òàéíûõ æðèöà.
И мир — пустыня для меня,
Где стонут жертвы и убийца,
Где страждущих белеют
Ëèöà
В геене крови и огня.
Мирра Лохвицкая была самой энергичной и яркой поэтессой XIX века.
Современникам мало известно творчество Софии Парнок (1885-1933). Из двух с половиной сотен стихотворений, написанных ею, в золотой фонд русской поэзии можно внести не более десятка. И все же, в поразительно простых по интонации строках столько обаяния:
Еще не дух, почти не плоть,
Так часто мне не надо хлеба,
И мнится: палец уколоть, —
Не кровь, а капнет капля неба.
Ïîýòåññà áëèçêà ê òîìó, ÷òî íûíå íàçûâàþò èíòåëëåêòóàëüíîé ïîýçèåé. Ýòî — ôèëîñîôñêàÿ ëèðèêà ñ åå íåèñòðåáèìîé æàæäîé èäåàëà, ïîïûòêàìè ðàçîáðàòüñÿ è â êîñìîñå áûòèÿ, è ìèêðîêîñìîñå ñâîåãî "ÿ". Ïîä ïåðîì Ñîôèè Ïàðíîê èçëþáëåííûå ðàíåå òåìû, ñïåöèôè÷íûå äëÿ æåíñêîé ëèðèêè, ñìåíÿþòñÿ âñå÷åëîâå÷åñêèìè òåìàìè. Òàêàÿ ìûñëü áûëà âûñêàçàíà â îäíîì èç ïåðâûõ îòêëèêîâ íà êíèãó Ñ. Ïàðíîê: "Óñìèðèòü, çàêîâàòü æåíñêóþ äóøó ñî âñåìè åå ïðîòèâîðå÷èÿìè â ñóðîâûé ìóæåñòâåííûé ñòèõ — âîò ïàôîñ ýòîé ïîýçèè..."
Зинаида Гиппиус (1869-1945) стояла у истоков русского символизма и была одним из его негласных лидеров. Ее поэзия отмечена выразительным сочетанием интеллектуальной глубины и психологической подвижности, ритмической изысканностью и стилистическим мастерством. Брюсов отмечал исключительное умение поэтессы "писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные, легко запоминающиеся формулы":
Мне мило отвлеченное:
Я жизнь им создаю...
Я все уединенное,
Неявное люблю.
В ранних стихах Гиппиус как и все "старшие символисты", исповедовала культ одиночества и иррациональных предчувствий, пытаясь преодолеть духовное раздвоение и духовный кризис на путях веры в Бога. В ее стихах часто встречаются слова о смерти:
Íå ñòðàøíî ìíå ïðèêîñíîâåíüå ñòàëè
И острота и холод лезвия.
Но слишком тупо кольца жизни сжали
И, медленные, душат, как змея.
Эти строки из сонета — продолжение традиции русского женского сонета XIX века. Но здесь она отказывается от строгих канонов и четырнадцать строк заменяет двенадцатью. Как художнику Гиппиус доступны все современные пути поэзии, но она сознательно не хочет полной яркости и полной звучности, избегая слишком резких эффектов, слишком кричащих слов. Пейзажная лирика поэтессы по мнению Брюсова достигает чисто тютчевской зоркости. Как прекрасна характеристика "весеннего ветра":
И разрезающе остра
Его неистовая ласка,
Его безумная игра...
Или другая характеристика, "августа":
Пусть пустыня дождевая,
И, обескрылев в мокрой мгле,
Тяжелый дым ползет, не тая,
И никнет, тянется к земле.
В творчестве Гиппиус легко уследить следы исторических веяний. Она начала свой творческий путь когда еще были на слуху стихи женской поэзии XIX века с оттенком сентиментальности и оказали свое, и притом значительное влияние на ее творческую душу. Долгий путь, пройденный Гиппиус от конца 80-х XIX века до XX века, сильно повлиял на ее сложную впечатлительную душу, "надвое переломленную", заставил ее искать новые учения, обращаться к новой вере: "О том молюсь, что выше счастья...". В ее стихах постоянно возникают мотивы смерти:
Приветствую смерть я
С бездумной отрадой,
И мукой бессмертья
Не надо, не надо!
È â åå ðàâíîäóøíîì îò÷àÿíèè ñêâîçèò áåññèëèå. Ïîýòåññà î÷åíü ìíîãî ãîâîðèò î ñâîåì áåññèëèè, î ñâîåé èçðàíåííîé äóøå. Ðàçäâîåííîñòü äóøè îòðàæàåòñÿ êîíòðàñòàìè:
Небо — вверху; небо — внизу,
Звезды — вверху; звезды — внизу.
Все, что вверху, то и в низу.
Если поймешь, — благо тебе.
Никто из поэтесс XIX века не был до такой степени одинок, но говоря о том, что "в одиночестве зверином живет до ныне человек", Гиппиус надеется:
Ìû ñîáåðåìñÿ, ÷òîáû õîòåíüåì
 ñèëó áåññèëüå ïðåîáðàçèòü,
Âåðó — ñî çíàíüåì, ìûñëü — ñ îòêðîâåíüåì,
Ðàçóì — ñ ëþáîâüþ ñîåäèíèòü.
В своем творчестве Гиппиус никогда не отдается потоку эмоциональной стихии, она не спонтанна и не импульсивна. Но упреки своих оппонентов в холодности она начисто отмела. Прозвучало это убедительно и психологически, и художественно в стихотворении "Сосны", наполненном шумом сосен, глухим, невнятным. Но в нем постепенно начинают пробиваться слова, злые и колючие:
Òâîÿ äóøà, â ìÿòåæíîñòè,
Ñâåðøåíèé íå äàëà.
Òâîÿ äóøà áåç íåæíîñòè,
À ñåðäöå — êàê èãëà.
Целый ряд русских поэтов-символистов кризисные периоды, в моменты революционных потрясений начинали разрабатывать гражданскую проблематику. Такого нельзя сказать о Гиппиус, уже в первых поэтических опытах она предстает и как лирик и как общественный деятель, судья и пророк своего поколения. Но с годами в ее поэзии стала доминировать общественно-религиозная тематика. О новом качестве слова поэтессы, поднявшегося до пророческой мощи, дает представление стихотворение "Веселье", написанное 29 октября 1917 года:
Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил, — засек кнутом?
Поэтическая речь превратилась в единый страстный порыв. Символический туман рассеялся и зазвучала яростная политическая ода, наполненная болью и ужасом, апокалиптическим ощущением гибели. Это во многом результат процесса освоения традиций и форм библейской лирики. И религиозная поэзия "декадентской мадонны" — это закономерное проявление русского духовного самосознания начала XX века.
Мы еще раз соприкасаемся с той нераздельностью поэтического слова и душевного состояния, которое столь характерно для женской лирики в России на всем протяжении ее истории. Непревзойденная вершина этой истории — Марина Цветаева и Анна Ахматова. Оборачиваться на эту вершину "нам, а может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед". И, что существенно, — оборачиваться не только продолжательницам женской лирики — каждому настоящему поэту.
ÐÀÇÄÅË 2. Ýâîëþöèîííîå ðàçâèòèå ëèðèêè Àõìàòîâîé è Öâåòàåâîé: îò ëèðèêè ëþáîâíîé äî ëèðèêè âûñîêîãî çâó÷àíèÿ
"Поэт — издалека заводит речь
Поэта — далеко заводит речь..."
М. Цветаева
2.1. Ранняя лирика Ахматовой и Цветаевой
В начале XX века в ряду блистательных имен женской поэзии появились два ярких имени — Анна Ахматова и Марина Цветаева. Будет ли преувеличением сказать, что в эту пору "серебряный век" русской поэзии обрел своих цариц, не уступавших масштабом дарования давно и признанно "коронованным" В. Брюсову и А. Блоку, С. Есенину и Б. Пастернаку? За всю многовековую историю русской литературы это, пожалуй, лишь два случая, когда женщина-поэт по силе своего дарования ни в чем не уступила поэтам мужчинам. Не случайно обе они не жаловали слово "поэтесса". Они не желали ни каких скидок на свою "женскую слабость", предъявляя самые высокие требования к званию Поэт. Ахматова так прямо и писала:
Увы! лирический поэт
Обязан быть мужчиной...
Критики начала века постоянно отмечали эту их особенность: "Г-жа Ахматова, несомненно, лирический поэт, именно поэт, а не поэтесса. "(Б. Садовский). "Поэзия Марины Цветаевой — женская, но, в отличие от Анны Ахматовой, она не поэтесса, а поэт. "(М. Осоргин).
Что же позволило им встать в один ряд с крупнейшими лириками ХХ века: Блоком, Есениным, Маяковским, Мандельштамом, Гумилевым, Белым, Пастернаком? В первую очередь это предельная искренность, отношение к творчеству как к "священному ремеслу", виртуозное владение словом, безукоризненное чувство родной речи. Это то, что роднит их с предшественницами в женской поэзии XIX века ( строки о "святом ремесле" мы найдем еще в поэзии Каролины Павловой).
Лирика Ахматовой периода ее первых книг ("Вечер", "Четки") — почти исключительно лирика любви. Поэзия Анны Ахматовой сразу же заняла особое место уравновешенностью тона и четкостью мыслевыражения. Чувствовалось, что у молодого поэта свой голос, своя, присущая этому голосу, интонация. Голос, запевший в стихах Ахматовой, выдает свою женскую душу. Здесь все женское: зоркость глаза, любовная память о милых вещах, грация — тонкая и чуть капризная. Эта грация, эта не столько манерность, сколько видимость манерности, кажется нужной, чтобы закрыть раны, потому что подлинный лирик всегда ранен, а Ахматова — подлинный лирик.
Я была, как и ты, свободной,
Но я слишком хотела жить.
Видишь, ветер, мой труп холодный,
И некому руки сложить.
Íåòðóäíî íàéòè ëèòåðàòóðíóþ ãåíåàëîãèþ Àõìàòîâîé. Êîíå÷íî, äîëæíû âñïîìíèòüñÿ èìåíà ïðåäñòàâèòåëåé æåíñêîé ïîýçèè XIX âåêà. Ïî ñêëàäó ñâîåãî äàðîâàíèÿ, ïî ñâîåé ñïîñîáíîñòè âèäåòü ìèð òî÷íî è ñòåðåîñêîïè÷íî Àõìàòîâà áûë&